Как разобраться в тонкостях и сложностях православного богослужения? Даже тому, кто уже много лет приходит в храм на службы, многое остается непонятным, не говоря уже о новоначальных. Новая книга иеромонаха Макария (Маркиша) кратко, живым языком излагает...

• 4 апреля 2018, 13:48

Жанр: ,

+

Доверительные, живые беседы, раскрывающие смысл и содержание Таинства Крещения, подготовят к Таинству тех, кто решил принять Святое Крещение, собирается окрестить ребенка или же стать крестным. Краткий и глубокий разговор о вечном звучит современно, ведь...

• 21 апреля 2014, 00:12

Жанр: ,

+

Брошюра известного публициста иеромонаха Макария (Маркиша), автора книг «Вопросы жизни», «Уроки любви», «Псевдоправославие», не просто рассказывает о венчании, она в острой и увлекательной форме, свойственной автору, вместе с читателем ищет ответы на вопросы: с чего начинается и почему заканчивается любовь, как сохранить глубокие чувства на всю жизнь, почему люди «не сходятся характерами», бывает ли у человека вторая «половинка», как закладываются основы супружества и др. В брошюре снимаются маски со многих предрассудков и заблуждений, даются советы, которые заставляют искать и думать.

Она может стать хорошим пособием для тех, кто хочет соединить свои жизни, кто готовится к венчанию, кто столкнулся с трудностями в семейной жизни, а также для их родных и...

• 18 января 2014, 00:27

Жанр: ,

+

В своей новой книге священник, известный публицист, преподаватель Иваново-Вознесенской духовной семинарии иеромонах Макарий (Маркиш) отвечает на вопросы, которые никого не оставят равнодушными. Что в отношениях между мужчиной и женщиной свято, а что, напротив, греховно? Как обрести любовь? Как создать счастливую семью? Как сохранить супружеский союз? Как воспитать детей такими, чтобы они смогли выстоять в наше нелегкое время и стать верной опорой родителям в старости? На эти и многие другие важные вопросы отец Макарий отвечает, опираясь не только на житейский опыт и научные данные, но и на непреложные христианские истины.

• 18 января 2014, 00:26

Жанр: ,

+

Известный священник, публицист иеромонах Макарий (Маркиш) из Ивановского Свято-Введенского монастыря отвечает на вопросы прихожан обстоятельно, в яркой публицистической форме. Как соблюдать пост, чтобы не «допоститься до могилы»? Как работать над собой? Как относиться к рок-музыке? Как часто ходить в храм? Что такое политкорректность – вирус, убивающий мысль и свободное слово? Это лишь немногие из «горячих» тем, которые освещает в предлагаемой читателям книге иеромонах Макарий.

• 18 января 2014, 00:26

Жанр: ,

+

Известный священник и публицист иеромонах Макарий (Маркиш) преподает в Иваново-Вознесенской Духовной семинарии, участвует в различных форумах, круглых столах, интернет-семинарах и конференциях, чтобы помочь людям найти ответы на важные вопросы духовной жизни, православного просвещения и православной культуры. Отец Макарий помогает преодолеть «бессознательность», суеверия, невежество в вере, диктат «злых старушек – римских мам», которых можно встретить в храме. Эта книга – передача живого опыта общения священника с людьми в простой форме вопросов и ответов, это православная миссия, участие в которой – обязанность каждого христианина, тем более священника.

• 18 января 2014, 00:07

Жанр: ,

+

Доверительные и живые беседы, раскрывающие смысл и содержание Таинства крещения, – это необходимая подготовка для каждого, кто решил принять святое крещение или собирается крестить своих детей, а также для восприемников, то есть крестных родителей. Несомненное достоинство этих бесед – их краткость и глубина, а также то, что это разговор о вечном именно с нами, людьми XXI века.

Иероманах МАКАРИЙ (Маркиш) родился в 1954 году, окончил Московский институт инженеров транспорта. С 1985-го по 2000 год работал программистом в США. Окончил Свято-Троицкую духовную семинарию в Джорданвиле, штат Нью-Йорк. В 2002 году по возвращении в Россию принял постриг, в 2003-м рукоположен в сан священника. Отец Макарий участвует в различных форумах, круглых столах, интернет-семинарах и конференциях, чтобы помочь людям найти ответы на важные вопросы. В настоящее время он преподает в Ивано-Вознесенской Духовной семинарии. Работает в правлении двух общественных групп: Комитета защиты семьи, детства и нравственности «Колыбель» и Христианской ассоциации молодежи и семьи. Любимый жанр публицистики о. Макария - открытый разговор.

Иеромонах МАКАРИЙ (Маркиш): интервью

Иеромонах МАКАРИЙ (Маркиш): ОБ ОТЦЕ

Среди мемуаров о Симоне Маркише особое место занимают воспоминания его сына Марка, ныне иеромонаха Макария, с любезного разрешения которого мы и публикуем это интервью, а также текст "Разговор с отцом".

Я знала вашего отца много лет назад. Я работала в издательстве, а он переводил Плутарха. Переводил он и с английского, и с немецкого… Тогда он был еще не Шимон, а Симон.
- Это одно и то же имя. По-русски Симон, по-еврейски Шимон. Кстати, в венгерском языке буква S произносится как Ш, и по-венгерски его имя звучит так же. Впрочем, я называл его только русским именем.

- Он не возражал?
- Нет, конечно. Я ведь тоже не всегда был Макарием, и он обращался ко мне по-старому. По крайней мере в письмах.

- А лично?
- Я его видел в последний раз весной 2000-го года, в Женеве, еще до того, как вернулся в Россию и получил новое имя.

- Как же вас звали до монашества?
- Марком.

- Марк Маркиш?
- Именно так.

- Это считалось благозвучной комбинацией?
- Не то, чтобы очень. Мне разсказывали, что Марком хотели назвать отца, а его отец, мой дед, заметил: «Если вам нравится Марк Маркиш…» Тогда его назвали Симоном, а Марк достался мне.

- Это еврейское имя?
- Вовсе нет. Но, как ни странно, своим именем я все же обязан деду: когда я родился, он был уже арестован, и меня назвали в его честь.

- Его ведь звали Перец?
- Перец звучит по-русски не слишком удачно, и дома его так не называли. По логике вещей он должен был бы зваться Фаресом - как мы Ривку и Мойше называем Ревеккой и Моисеем - но логика тут не помощница, и домашние звали его по фамилии, Маркишем или Маркушей.

- Значит, семейная культура была русскоязычной?
- Да. И я сам стал учить йидиш уже взрослым, главным образом чтобы читать стихи деда.

- Русскоязычной или русской?
- Сложный вопрос: боюсь ответить однозначно. Все-таки я был мал, и отец жил отдельно. Но запомнилась какая-то странная неуверенность, с какой взрослые обсуждали еврейские темы: так же говорили про Хрущева, Кеннеди, революцию и «снежного человека». Немудрено, что в детском сознании это оборачивалось полным невежеством. Как-то моего приятеля по фамилии Житник, юношу чисто славянского происхождения лет восьми от роду, одноклассники принялись поддразнивать неуместной песенкой: «Жид, жид, по веревочке бежит», и я незамедлительно присоединился к общему хору. Помню его взгляд, полный совершенно взрослого изумления - чья бы уж, дескать, корова мычала, - но хоть убей не мог понять, в чем тут загвоздка!

- Ну, а положительное содержание еврейства?
- Вот еще история, разсказанная соседом по даче. Малолетняя Марина попала в подозрение по делу о банке с вареньем; будучи допрошена с пристрастием, она категорически отрицала свою вину.
- А не врешь ли ты, Мариночка? - взывал встревоженный отец.
- Что ты, папа, - отвечала подследственная, - мы ведь евреи.
- Да, ну и что из того?
- Евреи никогда не врут.
Много позже я обнаружил тот же самый критерий еврейства в истории апостола Нафанаила: впрочем, юная Марина не знала грамоты, не говоря уж о Евангелии. Однако по тому, как взрослые в этой связи цокали языками, качали головами и скребли в затылках, у меня сложилось четкое впечатление о некоем разрыве между теорией и практикой.

- А когда вы стали страше?
- Когда я стал старше, отец уехал за границу, сперва в Венгрию, потом в Швейцарию, и началась переписка, которая почти без перерыва продолжалась треть столетия.

- Но вы видели друг друга?
- Да, но меньше и реже, чем следовало бы.

- Общались по телефону?
- Почти никогда.

- Почему? Ведь живой разговор лучше листка в конверте.
- Не согласен с вами. Живой разговор ни к чему не обязывает. Звенит звонок: «Ах, это ты, привет, ну, как дела? - Нормально, а твои? - Неплохо. Как там погода? - Холодновато. А у вас? ...» - и можно ставить точку. А переписка между тем требует усилия, требует труда. Нужно отложить прочие дела, сесть за стол, внимательно прочесть письмо, подумать и написать ответ - приветливый, доброжелательный, серьезный, ясный, точный, честный - и своевременный. Отец не пользовался электронной почтой, но и за обычную почту я был благодарен Господу, что есть такое простое и верное средство к исполнению Пятой Заповеди.

- Ваш отец был верующим?
- Нет.

- Это затрудняло контакт между вами?
- Пожалуй, что нет - именно из-за того, что мы, прекрасно зная «позиции» друг друга, ничего не скрывали и ни о чем не умалчавали. Отец, впрочем, как бы из вежливости, иной раз употреблял обороты вроде «Не хочу тебя обидеть…» или «Надеюсь, мои слова тебя не заденут…» - но в контексте нашей переписки это было совершенно излишне.

- Если ваши «позиции» кардинально расходились, вы, наверное, пытались их как-то сблизить?
- Нет. Зачем брать пример с базара и политики? Мы разсказывали друг другу о том, что знали, спрашивали о том, чего не знали, делились впечатлениями и суждениями о событиях настоящего и прошлого. Цель общения - услышать и понять ближнего, донести что-то важное до его сердца.
Наши письма охватывали множество разных тем, слабо связанных или вовсе не связанных друг с другом. Они не составляли единой непрерывной логической цепи, по которой можно было бы проследить какое-нибудь «решение вопроса» или «приближение к компромиссу». В своем роде это тоже был живой разговор, и на мой взгдяд куда более живой, чем телефонные ахи и вздохи; живой прежде всего потому, что серьезный, ответственный и трезвый.

И вот что удивительно. Оказывается, такой разговор в письмах - изрядная редкость в наше время, хотя, казалось бы, дело самое естественное для близких людей. К тому же еще, не имея навыка письменной речи, люди иной раз теряют ясность мысли, и отвечать им из-за этого крайне трудно. Например: «Я так воспитана, - пишет мне одна родственница, - что Бога никакого нет, и всё это бабушкины сказки. Но если у тебя другие взгляды, то не забывай меня в своих молитвах».

- Говорили ли вы с отцом - в письмах - о России?
- Редко и отрывочно, к сожалению. Его эта тема не интересовала, и ехать в Россию он не хотел. Возражая ему, я звал его в гости, но он настоял на своем. Теперь уже безвозвратно.
Он очень интересовался, даже волновался, не стану ли я священником. Возможно, что это сломало бы какие-то жуткие преграды в его душе, что тогда он приехал бы. Я спрашивал его многократно, почему он не хочет ехать в Россию, и он никогда не отвечал мне по существу. Один раз только не сдержался, ответил (кстати, по телефону): «Как ты не понимаешь, я же обещал!» - «Кому??» - спросил я в полном недоумении. - «Самому себе!» - и на этом вопрос был закрыт.
Так или иначе, он умер вероятно в то самое время, когда настоятель сказал мне, что будет просить архиерея о моем рукоположении.

- А о евреях?
- Еврейская тема была, думаю, главной для нас обоих на протяжении долгих лет.

Я знаю интерес вашего отца к еврейскому прошлому и настоящему. Но ведь вы, как вы сами сказали, выросли в отрыве от еврейства, и дальнейшие события вашей жизни увели вас еще дальше, не так ли?
- Отчасти. Однако, если пойдешь в одном и том же направлении, скажем, на восток, все дальше и дальше, то куда придешь в конце концов? Так, не в последнюю очередь под влиянием нашей переписки, я и вернулся к началу маршрута.

- Как это происходило?
- Например, в Интернете мне не раз приходилось отвечать на вопросы о моей якобы «еврейской самоненависти» (Jewish self-hate), и я обращался к отцу за разъяснениями. Мне важно было не только разобраться в фактах, но и узнать его собственное мнение. И ощущение самого себя в качестве еврея, разделяющего судьбу нации и ответственного за нее, сложилось у меня как раз в процессе этого долгого разговора - хотя я до сих пор не представляю себе, что это за «еврейская самоненависть» и есть ли место такому явлению помимо присущего всем нациям спасительного покаяния.

- О покаянии вы тоже говорили?
- Разумеется. В последнее время, пожалуй, разговор так или иначе вращался вокруг одной и той же оси - покаяния.

- Из-за чего бы это?
- Наверное из-за возраста. И, значит, из-за багажа, с которым мы оба - и я, и он - пришли в этот возраст.

- Но покаяние, видимо, представляет интерес лично для вас за счет ваших собственных религиозных убеждений?
- Ничего подобного. Покаяние живет во всякой здоровой душе, обществе, нации; увидеть и осознать его - дело жизни. И наоборот: симптомом характерных для нашего времени болезней стала утрата покаяния - а иногда и принудительная его ликвидация. В подтверждение приведу цитату из нашей переписки - отрывок статьи Дэвид Клингхоффера «Антисемитизм без антисемитов» (First Things, April 1998, p. 10-15):
«…Культ жертвы решает две задачи для нашей нечистой совести. Первая - убедить нас, как и всех прочих жертв, что какое бы мы зло не делали, мы на самом деле ангелы. Вместо всех наших слабостей, ошибок и проступков у нас в руках гарантия морального совершенства. Это большое облегчение.

А вторая задача, вряд ли применимая к другим "угнетенным группам", такова: твердо внушить нам, что неприязь со стороны окружающих народов не имеет и не может иметь никаких оснований. Мы этого просто не заслужили…

Если бы Сам Бог - истинный Бог - подверг нас "психоанализу", Он бы, думаю, сказал нам вот что: никакого антисемитизма нет, по крайней мере в том виде, как мы его себе представляем. К нам, американским евреям, жизнь благосклонна как никогда. Жаловаться нам не на что.
Но, вообще-то говоря, все может случиться. Так что смотрите».

- Какая грозная концовка… Что может случиться?
- Между жизнью всего человечества, целой нации и каждой души в отдельности есть глубокие параллели и неразрывные связи. Кто знает, что может случиться в истории, в обществе, в политике? Я знаю только то, что действительно случилось в нашей жизни, моего отца и моей, что неминуемо случается на всяком жизненном пути: он прерывается. Разговор остановлен на полуслове; сердце перестало биться. Уже получив известие о смерти отца, я долго ждал от него письма: я думал, что он, быть может, успел ответить на мое последнее письмо, которое лежало у него на столе. Но он не успел.

- Разговор окончен?
- Разговор окончен, а Пятая заповедь остается в силе. «Не забывай меня в своих молитвах» звучит тем более властно, чем меньше логики в контексте просьбы.

- Вы служите по отцу панихиды?
- Это невозможно. Безсмысленно, как звонить по телефону с оборванным проводом.

- Что же тогда?
- Псалтирь. Просто Псалтирь. Сефер Тегилим.
«…Воздаждь рабу Твоему,
да жив буду и сохраню словеса Твоя.
Пришлец аз есмь на земли:
не скрый от меня заповеди Твоя…
Ослабе душа моя от уныния:
Утверди мя в словесех Твоих
Путь неправды отстави от мене
и законом Твоим помилуй мя.
Путь истины изволих
и судьбы Твоя не забых…»
Сорок дней, по обычаю, читал поминальную Псалтирь. Теперь читаю раз в неделю, в канун субботы.

Иеромонах МАКАРИЙ (Маркиш): цитаты

Иеромонах МАКАРИЙ (Маркиш) (род. 1954) - миссионер, публицист, преподаватель Ивано-Вознесенской Духовной семинарии: | | | .

***
Брак - это смерть и новое рождение. Смерть двух независимых «я» и рождение нового существа - «мы».

***
Брак умирает не вдруг; если нас волнует здоровье пациента, начинать лечение надо несколько раньше дня похорон…

***
Любовь - это подвиг свободной воли.

***
Жизнь не сводится к словам и формулам. Жизнь всегда богаче и сильнее, чем информация о жизни. Знание жизни можно черпать из книг, но знание это приносит плоды лишь в контакте с самой жизнью.

***
Глубокую истину недостаточно узнать: ее надо выстрадать.

***
Поиск любви - хотим мы этого или нет, возводим мы глаза к небу или морщимся в презрении, ждем ли мы ее, вспоминаем ли, знаем ли ее, или не знаем - несет в себе для всех нас что-то очень-очень важное: очень доброе или очень злое, жизненно нужное или смертельно опасное. Все зависит от того, найдем ли мы НАСТОЯЩУЮ любовь или примем за нее нечто мнимое, фальшивое или названное так по ошибке.

Иеромонах МАКАРИЙ (Маркиш): статьи

Иеромонах МАКАРИЙ (Маркиш) (род. 1954) - миссионер, публицист, преподаватель Ивано-Вознесенской Духовной семинарии: | | | .

ЧТО В ИМЕНИ?... О МОНАШЕСТВЕ, С ЛЮБОВЬЮ

По мере того, как прибавляется на Руси монастырей, скитов и подворий, прибавляется и критических голосов о монашестве и монашеской жизни. Критикуют нас и люди малосведущие, и попросту враждебно настроенные, но критикуют нас и опытнейшие церковные авторитеты, и сами мы себя критикуем более других. Особенно достается женскому монашеству: иные пастыри вообще «не благословляют» девушек и женщин искать монашеского пути, присоединяться к монашеским общинам… Что ответим на критику?

Кто бывал на Кавказе, в Карачаево-Черкессии, у того в душе остается неизгладимый образ: над буйной щедростью красок и форм горного ландшафта - над всеми хребтами, пиками, ледниками, перевалами, осыпями и моренами, над ущельями, реками и озерами, лесами всех видов и скалами всех пород, над землей и водой, словно надо всем миром, - уходят в синеву сияющие белоснежные склоны. Это Эльбрус.

Впрочем, у тех, кто всерьез смотрит на жизнь, захватывающая красота Эльбруса не вызывает удивления. Они понимают, что гора-исполин создана Господом для нас с вами - не просто напомнить нам о генеральном направлении нашего земного пути, но и зримо, наглядно убедить нас в достижимости нашей цели. Восхождение к небу - ногами, с рюкзаком и ледорубом, или хотя бы глазами, - служит образом нашего реального восхождения к Небу.

Издали Эльбрус видится единым монолитом, но вблизи заметно, что у горы две вершины. Обе ведут в небо, но одна повыше, а другая пониже. На обе сразу подняться невозможно: в некоторой точке надо сделать выбор - куда идти. Если будешь топтаться в сомнениях и нерешительности, не попадешь ни туда, ни сюда, так и останешься внизу.

Чудны дела Твои, Господи! Можно ли с большей ясностью показать нам наши земные судьбы?... Вначале мы все вместе движемся вверх, преодолевая собственную слабость и сопротивление грехов, но наступает момент, когда наши пути расходятся. Кто-то держит путь на Восточную вершину, кто-то - на Западную: кто-то выбирает брак и семью, кто-то - безбрачие и монашество. Для одних этот жизненно важный выбор очевиден с молодых лет в силу их физического и эмоционального устроения, а для других становится итогом многолетних мучительных поисков.

Сразу возникает вопрос: разве нет третьего пути? Разве нельзя быть православным и двигаться к небу, не вступая ни в брак, ни в монастырь?

Можно. Мы видим вокруг себя множество людей, не имеющих семьи (или потерявших ее), и не присоединившихся к монашеским общинам, которые дают нам образцы истинного Православия - и да благословит их Господь! И тем не менее наша аналогия остается справедливой: ведь она показывает нам именно судьбу в православном ее понимании, то есть план, замысел нормальной жизни человека. Ну а жизнь вне брака и вне монашества оказывается тем или иным отступлением от нормы, от стандарта.

Речь идет не о «дефекте» или «ущербности», а об особенных, неблагоприятных условиях жизни в результате гибели семьи (развода, раннего вдовства) или болезни, травмы. Господь помогает таким людям найти «нестандартное» решение для их жизненной ситуации, но это вовсе не значит, что все прочие могут следовать подобным примерам.

Жизнь вне брака и вне монашества по самой своей природе оказывается неустойчивой. Человек постоянно испытывает сомнения и недоумения: не открывается ли ему в очередном знакомстве шанс для создания семьи? не ведет его ли очередной житейский поворот к монашеству? В результате, по слову Писания, он «нетверд в путях своих». Задумал некто, например, деловое предприятие - и остановился в нерешительности: зачем мне материальное благополучие, если я буду монахом? Или взялась девушка помогать монастырю или приходу, а церковной жизни сторонится: я-де скоро выйду замуж, мне будет не до того...

Устойчивость же порождается верностью (а верность, заметьте, тождественна вере, и лингвистически, и по существу). Как бракосочетание, так и монашеский постриг, - это прежде всего и главным образом обет верности. Мы обязуемся хранить верность либо супругу, либо монашеской общине, но само обязательство дается не людям, а Господу. Христос лично присутствует при совершении таинства брака или пострижения (которое недаром также относят к числу церковных таинств) как гарант нерушимости нового союза. С Ним начинаем мы восхождение на вершину, одну из двух.

«Чем отличается ваше сестричество от женского монастыря?» -- спросили как-то о. Сергия (Рыбко). «Названием», - ответил он. «Нет, нет, шучу, конечно!.. У нас не производятся постриги - вот, наверное, главное отличие. А в остальном жизнь у нас вполне монашеская…» Получается, однако, что это не совсем шутка: ведь имя монастыря присваивается общине, члены которой пострижены в монашество... Характерно, что другой выдающийся автор, подписывающий свои работы инициалом «Игумен N.», тоже говорит о принципиальной разнице между монастырем и «православным общежитием для незамужних».

Надо ясно представлять себе это поистине главное отличие: ведь внешняя «вполне монашеская жизнь», вообще говоря, подходит для очень широкого диапазона жизненных условий, включая - с очевидной поправкой - и жизнь семейную. И недаром. Христос, Его благовестие, Его заповеди и Его спасение остаются теми же самыми как в монастыре, так и в семье.

Однажды наш Свято-Введенский монастырь в Иванове посетила некая важная дама по какому-то чисто хозяйственному делу. Провожая ее по территории, привратник коротко познакомил ее с монашеским укладом. «Да-а…» - со значением протянула она, демонстрируя свое глубокое понимание предмета, - «У вас тут монастырь, у вас грешить нельзя…» - «А что, разве у вас можно?» - отозвался привратник. Вышел конфуз.

Грешить нельзя нигде, никому, никогда. Это очень легко сказать и очень трудно выполнить. Если вы забыли, насколько это трудно, посмотрите на свой нательный (или монашеский, или священнический) крест: Бог, Творец и Судия вселенной принял ради этого от нас - своих созданий - позорную смерть. Освобождение от греха - сложный, долгий путь, который мы совершаем под Его водительством; именно он называется жизнь.

Направление жизненного пути одинаково для всех, но монашеские тропы проложены по-другому: где-то легче, где-то прямее, где-то короче… Бывает, впрочем, и наоборот: где монаху труднее всего, там мирянин (а вернее сказать, семьянин) пройдет без задержки. Много горького и грустного говорится в наше время о монастырях, но скажите, разве меньше претензий к современной семье? Как по вашему, что сегодня в лучшей форме - монашество или брак?? Не будем сводить счетов, а вспомним, что качество нашей жизни определяется тем, в какой мере мы следуем за Христом - в семье ли, в монастыре ли, безразлично.

Быть может, вы думаете, что критики монашества нарочито сгущают краски, говоря, например, о «насаждении дедовщины»? Для справки процитируем доклад о монастырской жизни на последнем Архиерейском Соборе (октябрь 2004 г.):

«Хочется обратить внимание на отношения старших и младших, и особенно в женских монастырях. Нередко это отношения не христианского единения и любви, а разобщенности по принципу - кто кем командует. Приводит это к нарочитому унижению младших, к возложению на них тяжелых физических трудов, никак не сообразуемых ни с возрастом, ни с телесной крепостью. Подобные отношения напоминают пресловутую армейскую "дедовщину" и непременно должны вызывать незамедлительное вмешательство…»

Вмешательство, в самом деле, требуется повсюду: вразумить неразумных, неисправимым самодурам указать на дверь, наладить режим молитвы, труда и отдыха, сбалансировать самостоятельность, послушание и ответственность, перенести точку отсчета с настоятельской на храм, с кухни на библиотеку, а более всего ликвидировать пропасть между словом и делом - иными словами, уничтожить тяжелое, липкое и гнусное наследие лжи и лицемерия. Все это безусловно необходимо, но увы, не достаточно. Недостаточно для того, чтобы «православное общежитие для незамужних» стало святой обителью.

Монашеская вершина выше, а тропа круче. Хорошо бы, конечно, устроить идеальные условия жизни - да надежды на это немного. А нам надо следовать за Христом здесь и сейчас. Повторяя тему частых проповедей о. Амвросия (Юрасова) - как и о. Сергий (Рыбко), он возглавляет женскую общину, - Господь навряд ли спросит с нас за пересоленный суп, пропущенный возглас, недочитанный акафист или съеденную в среду сардинку. Но Он строго спросит за высокомерие и равнодушие к ближнему, за зло на языке и в сердце.

Чтобы избавиться от этого нашего «багажа», нам и приходится переносить всё то скверное и негодное, что не без нашей собственной вины происходит вокруг нас… Ничего особо удивительного в этом нет: следуя за Христом, мы из любого зла способны извлечь пользу - и наоборот, любое добро мы обращаем себе во вред, если следуем сатане.

Нам нравится - никуда от этого не денешься! - чтобы нас любили. Мы склонны всю нашу жизнь измерять такой меркой. Но евангельская мерка другая. Бог стал Человеком не для того, чтобы Его любили. Он пришел в наш мир чтобы любить нас, погибнуть за нас и даровать нам Воскресение. И если мы следуем Его путем, мы с неизбежностью должны уподобиться Ему и в этом.

Итак, внешние условия для монастыря хоть и важны, но второстепенны. Второстепенны, поскольку не служат самодовлеющей целью, и мы должны быть готовы к любым условиям. И важны в той мере, в какой они воздействуют на наше внутреннее устроение, на наше продвижение по маршруту в небо.

Интересно, что несколько десятилетий тому назад на другом конце земли внимательный и чуткий православный автор писал о том же самом в буквально тех же словах: «Православному монашеству по существу его чуждо такое понятие, как комфорт. Дело монаха - не давать себе послабления, жертвовать собой, и душою, и телом, ради чего-то высшего; но это в корне противоположно главному принципу современности, проистекающему из фантазии о легкой жизни на земле… Возможно перенять все внешние признаки самого чистого и возвышенного иночества… - причем исполнять это с ощущением внутреннего мира и гармонии - и при всем том не двигаться вперед ни на шаг. Возможно скрыть все свои неисцеленные страсти за фасадом формальных правил, не имея подлинной любви ко Христу и к ближнему. Это, пожалуй, самое коварное искушение для современного монаха, по вине холодного сердца и разума всего нашего поколения» (Иеромонах Серафим (Роуз). Предисловие к «Житиям Отцов» св. Григория Турского).

Нет сомнения, что мужская природа отличается от женской, что существует известное внутреннее различие между полами, в полном согласии с Писанием. Но можно ли видеть в женщине некую ущербность? Разумеется, нет. Каждому из двух полов свойственны свои особые дары, и женскому Господь сообщает их не в меньшей, а наверное в большей мере, чем мужскому: помимо жизненного опыта и данных антропологии, об этом свидетельствует наше почитание Пресвятой Богородицы. Надо надеяться, что Она поможет закусить язык хулителям женской природы.

Почему среди святых известно больше мужчин? По той простой причине, что их жизнь виднее, заметнее: цари, князья, воины, святители, пресвитеры, ученые, миссионеры… Женщина же проводит свой земной подвиг в тени, будь то семейный дом или монашеская келья. Я убежден, что святые жены и девы встречаются гораздо чаще мужчин, если учесть непрославленных святых, ихже имена весть Господь.

«Известно, что женщины плохо уживается друг с другом», - утверждает критики женского монашества, и совершенно зря. По опыту жизни, и в миру и в монастыре, мне известно противоположное. И наши монахини и послушницы, которых целый день не разлить водой, служат мне, священнику, молчаливым укором. А если кто-то ищет более объективных данных о мере добра в мужском и женском сердце, тот пускай ознакомится с уголовной статистикой и населением исправительных учреждений.

Кому много дано, с того многое спросится. С женщины многое спрашивается в жизни вообще, и в монашеской жизни особенно. Женская душа, нежная, впечатлительная и ранимая, больше страдает от зла, разлитого в мире. Она дальше стоит от святого алтаря Господня, а хозяйственно-административные упущения причиняют ей больше вреда и боли. Удивительно ли, что женские обители испытывают особенно острые болезни роста?...

Но не надо унывать. Ведь женщине - преимущественно по сравнению с мужчиной - дается тот дар, без которого невозможно восхождение ни на ту, ни на другую вершину небесного Эльбруса. Этот дар - любовь. Те, что забывают о нем, или пытаются без него обойтись, или даже просто не ценят этот дар, неизменно падают вниз, «и бысть падение их с шумом». Дай только Бог, чтобы они не увлекли за собой всех тех, кто был ими соблазнен и обманут.

В подтверждение тому - еще одна цитата из упомянутого доклада о монастырской жизни, подводящая итог нашему разговору: «Если к послушанию принуждают - это не может быть согласным с монашеской и церковной традицией. Насильно в Царство Небесное не затащишь. Не дисциплиной и даже не соблюдением устава созидается монастырское братство, а только любовью…»

Иеромонах Макарий (Маркиш)

Иеромонах Макарий (Маркиш), клирик Ивановской митрополии, настоятель храма в честь Иваново-Вознесенских святых, г. Иваново

Эмигрировав в Америку, будущий иеромонах Макарий (Маркиш) именно там, на чужбине, принял Православие, стал жить жизнью Церкви. Вернувшись в Россию 15 лет спустя, он сделал еще один судьбоносный выбор: принял монашеский постриг… Некогда успешный программист, сегодня он настоятель храма в провинциальном городке. Наш разговор с ним о том, как жизнь привела его в эту точку.

И сказал Господь Аврааму:

пойди из земли твоей,

от родства твоего и из дома отца твоего

и иди в землю, которую Я укажу тебе.

Быт. 12: 1

Я должен стать христианином

– Отец Макарий, мне известно, что вы приняли Православие и вошли в Русскую Православную Церковь, будучи уже эмигрантом в Соединенных Штатах Америки. Как так получилось?

– Дело в том, что я туда приехал уже с убеждением, что я должен стать христианином. Вот такая установка воли была.

– Почему нельзя было сделаться христианином, живя в России?

– Видите ли, в последние годы пребывания в России (мне было тогда 28–30 лет) сомнений в отношении базовых истин христианства у меня не было. И не потому, что я был в них уверен, а наоборот, в силу полного равнодушия к ним. Как если бы кто-то мне сказал сейчас: «Знаешь ли ты, что до Марса 360 миллионов километров?» Я бы ответил: «Допустим. И что? Какая мне разница?» У меня примерно такое же отношение было к религиозной сфере. А потом в силу неких событий личного характера вдруг до меня «доехало», что это касается меня лично! Я как будто внезапно понял, что должен сделать шаг к Церкви… Многое в нашей жизни бывает вдруг: начинается война, и человек вдруг решает, что ему надо идти в армию добровольцем; или юноша вдруг понимает, что должен жениться. В литературе и психологии это хорошо известные движения души, которые подталкивают нашу волю к каким-то действиям.

Это привело меня к решению: я должен стать христианином. И – совпало с получением разрешения на отъезд. Так что вот с такой мыслью я уехал.

–Люди обыкновенно к вере приходят либо через большое горе, либо, наоборот, через большую радость…

– Необязательно. Понимаете, это некое развитие души, а оно вообще идет скачками, и не только развитие духовное. Математик, конструктор или художник – они знают, что любое творческое дело состоит из неких озарений. Хотя озарение – слово не слишком подходящее, но суть в том, что это происходит в результате качественного скачка.

– То есть в России вы о христианстве практически ничего не знали?

– Да, мне приходилось осваивать самые очевидные для русского православного человека вещи. Я вам сейчас приведу пример. Кто-то из моих одноклассников рассказывал, как однажды в университете некий крупный профессор, читая лекцию, говорит: «Это совершенно очевидно». И вдруг один из студентов поднимает руку: «Простите, но мне это не очевидно. Объясните, пожалуйста». После чего лектор повернулся спиной к доске, пять минут думал, а потом все оставшееся время излагал доказательства того, что ему было очевидно с самого начала. Для студентов это было что-то новое, интересное, а для самого этого профессора – в порядке вещей. Но поди-ка изложи – это не так просто!

Так и я начал с азов. И это привело меня к новому взгляду на историю, на человека, на себя самого. Причем важным фактором было то, что я оставил Россию и начинал как будто с белого листа. Началась новая жизнь, и на этой новой белой странице появились какие-то письмена с участием Православной Церкви.

– Ваше мнение о России тогда изменилось?

– Безусловно. Еще до вхождения в Церковь мое первое знакомство с Православием уже позволило мне совершенно новыми глазами посмотреть на родину…

– А когда уезжали, какими глазами смотрели?..

– Я уезжал на волне настроения, возникшего еще в 1960-1970-х годах среди российских евреев, фоном которого была неприязнь, если не сказать ненависть, выезжающих к своей стране. С одной стороны, просто неприязнь оттого, что «все у нас плохо», с другой стороны, национальный вопрос: мы евреи, а они такие-сякие, нас не любят, нас гонят. И это все раскручивалось отчасти целенаправленно, отчасти естественным путем – просто из-за внутреннего озлобления людей.

– У вас как было? Уезжали – с ненавистью?

– Нечто среднее. Будучи молодым человеком, весьма непросвещенным, недалеким, я следовал за всеми. Как все – так и я. В Москве я жил с бабушкой и дедушкой и, пока они были живы, отодвигал вопрос об отъезде. Дедушка умер в 1976 году, бабушка – через два года после него, и меня уже ничего не держало. Моя мама настаивала на том, чтобы я ехал: ей виделись ожидающие меня там «молочные реки, кисельные берега». Ну и все, я поддался.

– Вы отдавали себе отчет, что уезжаете из России навсегда, или надеялись вернуться?

– Я думал, что обратного пути нет. Понимаете, сегодняшний русский путешественник или эмигрант сильно отличается от эмигранта 1980-х годов. Тогда, уезжая за границу на постоянное место жительства, люди ощущали, что их корни отрываются полностью. Это воспринималось как разрыв навсегда, жизненная травма: «со всем прежним покончим, все поломаем!» Я прекрасно помню это. Письма на родину еще можно было писать, общаться таким образом с матерью, братом. Все остальное – нет. Так что у нас было полное ощущение, что все, черта подведена, обратно пути нет.

Я уезжал осенью 1985 года с женой и двумя детьми. До 1967 года уехать из Советского Союза было все равно, что сейчас улететь на Луну – это существенная характеристика тоталитарного режима, который создавал закрытую среду, изоляцию. А так называемая Шестидневная война (война между Израилем, с одной стороны, и Египтом, Сирией, Иорданией, Ираком и Алжиром – с другой. Продолжалась с 5 по 10 июня 1967 года. – Примеч. ред.), в которой Израиль одержал победу, послужила катализатором еврейского национального духа – дорожка к эмиграции открылась и для российских евреев. Уезжали по официальной причине – «воссоединение семей». Получали приглашение из Израиля, подавали заявление о том, что хотят воссоединиться с каким-то липовым дядей, семиюродной тетей, и их потихонечку выпускали. А дальше – кто-то ехал в Израиль, кто-то в Соединенные Штаты Америки, кто куда. Для Америки этот процесс был очень выгоден как инструмент подрыва здешней структуры: людей выманивали из-за «железного занавеса» – из Советского Союза и из других соцстран, – они получали статус политических беженцев со всеми материальными привилегиями, и тем самым создавался сильный противовес тому, что происходило здесь.

План по принятию христианства

– С чего вы начали свой путь к Церкви в Америке?

– Прошел примерно год с моего приезда в Соединенные Штаты, и осенью 1986 года я, так сказать, стал реализовывать свой план по принятию христианства, ничего практически не зная о нем.

– Но начали с Православия? Ведь можно было бы пойти к протестантам, к католикам – традиционным для Америки конфессиям…

– Помню, я раз-другой зашел в римо-католическую церковь. Но все-таки понимал, что это должно быть Православие… Однажды специально поехал в приход Американской Православной Церкви в Сейлеме (Массачусетс), познакомился со священником, он мне дал какие-то материалы, сказал: «Познакомьтесь, почитайте и приезжайте, мы вас крестим». Но что-то вынуждало меня притормаживать… Я стал выдумывать поводы, чтобы дать задний ход. Такой известный каждому психологический трюк: собираясь идти в баню, начинаешь думать: «Нет, мне не до того, мне надо сейчас подмести пол»; только собрался пол подмести, думаешь: «Нет, надо душ сначала принять». Я понял, что в этом храме служат по новому стилю, и стал думать: «Что же, будут у меня праздники в один день, а в России – в другой? Так неправильно. Может быть, все это мне вовсе не нужно?»

Короче говоря, в результате этих рассуждений я вернулся в Бостон, в русскую Богоявленскую церковь. Решил посмотреть, сопоставить. И там я уже получил некий прямой импульс, то есть это было уже не мое движение, а воздействие на меня. Как говорится, когда человек делает шаг навстречу Богу, Бог делает шаг навстречу человеку. Я ждал священника и, стоя рядом с большой иконой новомучеников (в Русской Православной Зарубежной Церкви новомученики были прославлены еще в 1981 году), начал ее рассматривать от нечего делать. Стоял и смотрел, смотрел на нее. Первым делом мне бросилась в глаза белоснежная церковь на заднем плане, над головами стоящих людей. А сбоку была изображена та же церковь, но разрушаемая. И вдруг в моем сознании «включилось» все, что я к тому времени знал о сталинизме, о большевистских гонениях на Церковь, о массовых репрессиях – я же читал «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, слышал бабушкины рассказы о взорванном храме Христа Спасителя… Во мне это как-то заработало, знаете, вошло как штепсель в розетку. Все стало ясно! И когда пришел священник, протоиерей Роман Лукьянов, я ему просто сказал: «Батюшка, я к вам пришел, чтобы вы меня крестили». Не то чтобы у меня сомнения отпали – я сомнений и не высказывал, – просто по-другому стал себя вести. Это произошло в 1986 году, а крестил меня отец Роман только в январе 1987 года, после четырех месяцев катехизации.

– Кстати, приходская жизнь Американской Церкви отличается от того, что есть у нас в России?

– Да, отличается, и, как правило, в лучшую сторону. С одной стороны, там более значим национальный фактор: для русских и для других людей, которые ассоциируют себя с русской культурой, православный приход в Америке – это не только дверь на Небо, но и связь с Отечеством. Они туда приходят как в свой мир, который они построили, на содержание которого они жертвуют; там встречаются друг с другом, сплачиваются вокруг этого земного центра с его небесной составляющей, понимаете? Церковный приход занимает значительное место в их земной жизни. А у русских, которые живут в России, гораздо больше возможностей найти другие центры притяжения, общения. Это раз.

Второй фактор связан с американским укладом гражданской жизни: у них принято участвовать в общих делах, в благотворительности, жертвовать свое время и деньги. И эта социальная устремленность к общему делу реализуется в приходе. Это характерно для Соединенных Штатов. И, конечно, надо просто учесть уровень материального благополучия.

– Эмигранты очень часто теряют национальную идентичность, забывают язык. У прихожан Русской Церкви как-то иначе?

– Я был знаком со многими приезжающими, так как мы вместе с приятелем в течение десяти или одиннадцати лет вели благотворительный клуб для эмигрантов, давали компьютерные уроки, в частности. И я видел характерную черту: проходит год-два, и они теряют русский язык. Начинают говорить на каком-то безобразном жаргоне, перемежая русские слова с английскими, теряя грамматику, теряя произношение. У людей личностно более крепких, более успешных социально этот процесс шел медленнее. А у тех, кого я встречал в Церкви – у русских эмигрантов прошлых времен (а в Бостоне тогда еще можно было встретить тех, кто уходил из Крыма вместе с Врангелем) – такого и вовсе не происходило. Вспоминается один интересный случай. Хорошо известно, что маленькие дети, куда бы они ни приезжали, очень быстро осваивают местный язык. И вот я прекрасно помню, как в церкви ко мне навстречу идет какой-то ребеночек, лет семи-восьми. Я его приветствую по-английски, а он со мной вежливо здоровается по-русски.

– Зная, что вы русский?

– Зная, что церковь – русская.

Чувствую, что начинаю прощать.

– Отец Макарий, ведь вы могли остаться простым прихожанином бостонской церкви, а вы пошли дальше, в семинарию. Это был какой-то следующий шаг, «скачок»?

– Да, семинарию можно считать следующим шагом. И я его сделал после потери семьи. Семейная моя жизнь в те годы шла, скорее, под откос. Дело кончилось разводом в 1991 году. Дети были еще маленькие: сыну 13 лет, а дочери девять. Все это было очень болезненно, мучительно и трагично. Я сопротивлялся этому, как мог, делал то, что мне казалось необходимым, но противоположная сила победила. Было тяжело до предела, и в нашем приходе все это видели. Я помню, как наш дьякон, отец Джордж Лардас (сейчас он протоиерей в Стрэтфорде, в Коннектикуте, грек по происхождению и русский по каноническому подчинению, очень хороший священник) мне говорил по-русски с таким характерным акцентом: «Вы должны простить. Ну, вы их простите!». Я отвечал тогда ему с сердцем: «Я простил, уже всех-всех простил!» Это было в 1991 году. Прошло 20 лет, я уже был давно монах, священник, и вот в один из дней я совершал Литургию, и вдруг, стоя перед Престолом, почувствовал, что – я начинаю прощать. Только тогда почувствовал, через 20 лет, можете себе представить? Вот так вот.

– То есть до этого прощения не было?

– Тогда я говорил, что простил. И не обманывал. Но эта глубина. Понимаете, развод – это же не просто отмена брака: вот он был, и вот одним росчерком пера нету его. Брак – это живой организм, и чтобы он перестал существовать, он должен быть убит…

Я был сам шокирован движениями души, возникшими 20 лет спустя. Они показали ту глубину травмы, которая имела место. Представьте, какому-то человеку нанесли глубокую рану. Кожа могла затянуться, а потом оказалось, что все это время там внутри было нагноение. И вдруг в какой-то момент этот гной стал выходить, хотя казалось, что все зажило…

Тогда, в 1991 году я остался один, стал думать, что делать дальше. И тут увидел объявление, что принимаются студенты на заочное отделение Свято-Троицкой духовной семинарии в Джорданвилле…

– Поступить, не имея базы, было сложно?

– Тогда были очень своеобразные вступительные экзамены. При поступлении проводилось «штурмовое» собеседование, в результате которого некоторую часть дисциплин первых семестров просто засчитали. Например, так: «Вот вам предложение, разберите по составу. Подлежащее, сказуемое, дополнение. Разобрали? Так, хорошо: русский язык – сдан. Ну, английский вы знаете. Что еще? Петь умеете?» – «Нет, петь не умею, у меня слуха нет». – «А, значит, будете сдавать. Так, русская история. Царь Петр, царь Иван. Знаете. Хорошо. Всемирная история: Юлий Цезарь – знаете, когда жил, чем известен? Все, доставайте зачетку». Таким образом я примерно три семестра в течение получаса «перекрыл».

Условия для заочников были прекрасные! Например, сессии как таковой не существовало. Был учебный план и некоторые требования: сколько экзаменов в год, в каком темпе человек должен сдавать. Я беру книжку и занимаюсь, когда и сколько могу. Потом звоню: «Здравствуйте, говорит такой-то студент заочного отделения, хочу приехать тогда-то и сдать такой-то экзамен». – «Пожалуйста». Приезжаю, плачу за экзамен (плата очень умеренная), сдаю. Через пару недель получаю письмо, там написано: «Ваша оценка такая-то» – и выписка из экзаменационной ведомости. Так я учился пять лет, в 1999 году получил диплом бакалавра богословия.

– Вы поступали с намерением стать священником?

– В американской парадигме, в том взгляде на православное образование и православную судьбу никого из семинаристов не заставляли сразу жестко самоопределяться. Человек учится – и хорошо! Хочет узнать о своей вере? Да ради Бога! А будет ли он после священником или нет – это отдельный вопрос и зависит не от него. Вот в России политика прямо противоположная: хочешь стать священником – учись в семинарии. А если нет – где-нибудь еще.

Когда я поступал, во время собеседования никто мне не задал вопроса: «Вы хотите быть священником?» Я не могу сказать, что такая возможность для меня исключалась, но тогда определенного волеизъявления с моей стороны не было. Есть известная книга святителя Иоанна Златоуста «Пять слов о священстве», где написано, что человек не должен сам добиваться чести священства.

– И к концу этих пяти лет ваше отношение к этому вопросу стало более определенным?

– Нет, практически до момента рукоположения я не знал, что буду священником.

– О монашестве – тоже не задумывались?

– Во время учебы в семинарии разговор о монашестве зашел один-единственный раз.

Это был день, когда я получал диплом в 1999 году, а вручал его владыка Лавр. После торжественной части и банкета владыка спрашивает: «Ну, когда к нам?» (он имел в виду – в монастырь: владыка Лавр был настоятелем Свято-Троицкого монастыря ). Я говорю: «Владыка, благословите». Он улыбнулся, задумался и говорит: «У тебя еще дочь маленькая». И на этом разговор был закончен.

В России такой вопрос передо мной ставили неоднократно. Я говорил: «Да, благословите». И вскоре после пострига мне сказали: «Будешь рукоположен в диакона». Все. «Благословите» – и я пошел!

– Это уже в России?

– Да, это же по возращении в Россию…

Сербия. Момент истины

– Отец Макарий, что заставило вас вернуться?

– Я понял, что надо возвращаться. Это было в 1999 году, а это, если вы помните, год войны в Сербии, когда мне стало очень-очень не по себе.

– Почему?

– Был даже конкретный эпизод, прямая «подсказка». Во время сербской войны мы каждую субботу проводили антивоенные пикеты, митинги. Я перезнакомился с кучей людей. Там было примерно поровну: половина – иностранцы, всякие националы: сами сербы, русские, греки, китайцы, кто угодно! А половина – свои, «местные» борцы за мир, американцы. Надо сказать, что от этих митингов у меня осталось самое теплое впечатление. И вот во время одного такого митинга ко мне подошел какой-то американец (а у нас были антиамериканские плакаты, обоснованно грубые, даже провокационные) и говорит: «Ну что, если правильно все, что у вас тут написано, то что же вас всех сюда несет, что вы к нам претесь-то?!» Примерно в таком духе. Его сразу оттащили свои же. И прошло минут пять-десять, смотрю – он идет назад с понурой головой, извиняться. И говорит: «Простите, я вас оскорбил, я вас обидел». Мы с ним друг другу пожали руки, а я про себя думаю: «А парень-то прав.»

Я восстановил российское гражданство и вернулся. Это был уже 2000 год.

– Так просто? И все оставили?

– А нечего было оставлять: недвижимости у меня не было, деньги я кое-какие заработал, затолкал их в подкладку пиджака, в подметки ботинок.

– Вполне по-советски!

– Ну да. Привез и отдал маме. Здесь у меня был брат, его жена, племянники уже родились. Я к ним приехал, две недели погостил, погулял по Москве, но в столице оставаться было слишком тяжело: давил груз прожитых тут лет. Благо, было куда поехать – я направился в Иваново.

– Да так и остались там?

– Да. В Иваново, в Свято-Введенском монастыре, я принял постриг в 2002 году. Помню, что нас было 12 человек – тех, кого собирались постригать – восемь женщин и четверо мужчин, мы стояли в одну шеренгу. Среди монахов тогда «долгожителями» считались те, кто по 10–12 лет провел на послушании в монастыре. Помимо меня (я пробыл послушником полтора года) «краткожителем» был еще один человек постарше возрастом, который всего месяца три жил в монастыре.

– Задумавшись о монашеском пути, человек может поехать в Оптину пустынь, в Троице-Сергиеву Лавру, на Валаам… Вы этого не сделали…

– Не сделал. Мало того, то, что вы говорите – это правильно. Мирянам, которые меня спрашивают: «Батюшка, я хочу в монастырь, мне надоело жить в миру – что делать?» – я говорю буквально то, что вы. Только Оптину не называю, направляю ближе к дому, рекомендую: «Поезжайте в монастырь, поживите месяц, потом поживите в другом, познакомьтесь, узнайте, каково будет». И это в нормальных условиях, я думаю, правильный путь. Что касается меня, я этого не сделал. Был ли я прав или нет – после драки кулаками не машут. Может быть, поступи я иначе, моя жизнь сложилась бы по-другому. Но в том пути, который я прошел, я не вижу ничего такого, о чем следовало бы пожалеть.

Как-то одна сестра в монастыре мне сказала: «Ты счастливый. Ты не был очарован, тебе не пришлось разочаровываться». Я согласился. Действительно, я не был очарован – мне не пришлось разочаровываться. А у многих сестер было множество ожиданий, мечтаний – им пришлось разочароваться, и они до сих пор никак не придут в норму. Но другому этот опыт не передашь. Благослови, Господи, моего духовного отца Романа, который дал мне прощальный совет, когда мы с ним прощались в Америке: «Смотрите, не ищите святости в людях. Святость – в Церкви. Святость в ее Главе – Христе. В людях не ищите, люди все разные». Я с этим заветом приехал, мне было очень легко.

Мужское и женское монашество

– Как вы все-таки решились? Выбор монашеского пути – дело серьезное, мягко говоря…

– Ну, в 48 лет – что тут серьезного! Все уже самоочевидно. Да, у меня была семья, потом – раз, и семьи нет. Что дальше? Может быть, второй брак, снова семья? Нет, что-то не то, «не вытанцовывается». В 1991 году я был разведен, прошло девять лет, а второго брака – ну нет и нет. Раз нет второго брака, значит, должно быть монашество.

Я рассуждал чисто логически: буду монахом, раз не получилось быть мужем.

Когда я делился с отцом Романом своими соображениями о монашестве, о возвращении в Россию, он сказал: «Не рвитесь, не спешите, живите себе, посмотрите, как дела пойдут, молитесь: „Укажи мне, Господи, мой путь“ – потихонечку все и выяснится». Так и получилось.

– Я помню, вы писали где-то, что есть монашеский путь, есть путь семейный, а положение срединное – неустойчиво… Вы уже тогда это понимали?

– Я бы сказал так: теперь, после 11 лет монашества у меня более позитивный взгляд на этот срединный путь, я его более ценю и более приветствую, чем тогда. Тогда мне казалось, что либо на одном стуле будешь сидеть, либо на другом. Сегодня я уже на этом не настаиваю. Если кто-то мне скажет: «Ну что мне делать, я жениться не могу и в монахи не хочу?» Я отвечу: «Живи спокойно. Никто никуда не гонит».

Конечно, это соображение о неустойчивости остается, но оно, как я теперь понимаю, не является доминирующим. Если я себя отдал жене и детям – хорошо. Если я отдал себя Церкви в лице монашеской общины – тоже хорошо, я задействован. Это два устойчивых состояния. Но состояние неустойчивое, промежуточное тоже вполне возможно, хотя и имеет свои трудности.

– Что вам сейчас, после 11 лет в монастыре, кажется главным в монашестве?

– Тут очень простой ответ, который не всем очевиден, но я абсолютно убежден, что он справедлив и универсален. Речь идет о разнице между мужским и женским монашеством. Мужское монашество в современных условиях Русской Православной Церкви – это шаг к священству. А священнический долг, священнические обязанности перекрывают все обычаи монашеской жизни.

Вы знаете, раньше я ощущал здесь некое противоречие – года два-три после рукоположения я чувствовал себя сидящим на двух стульях. С одной стороны, как монах я должен стремиться к монашескому образу жизни, избегать лишних контактов, искать уединения, усиливать молитву и так далее. С другой – как священник должен совершенно противоположное: не только исполнять непосредственные пастырские обязанности, например исповедь, но еще и вести издательскую работу, участвовать в книжных ярмарках, общаться со средствами массовой информации.

Однажды я пришел к владыке Амвросию (Щурову) , который меня рукополагал, и задал ему вопрос об этом. Мне запомнилось, что он мне даже договорить не дал – понял, о чем речь, прервал меня и сказал: «Ты священник, ты принес обет, ты служишь святой Церкви и людям, отбрось все сомнения и делай то, что велит твой священнический долг. Выбрось эти мысли из головы». То есть священство перекрывает монашество, как козырный туз перекрывает козырного короля. И это действительно так, он на сто процентов прав. Мое монашеское послушание состоит в несении священнического долга.

– Это при том, что стать монахом вы решили сами, а священником стали, потому что вас благословили на это…

– Становясь монахом, я сознательно отдал свою волю Церкви.

– А если случается конфликт воли Церкви и личной воли? Монах должен быть к этому готов?

– Да. Он должен быть к этому готов, как солдат, и не воспринимать это как конфликт. Только для солдата это служба, а для монаха – дело жизни, он душу свою отдает этому. Исключение, когда речь идет о явно греховном деле, о чем-то, что противоречит церковному уставу или евангельским принципам. Тут, конечно, монах не может прикрываться послушанием…

Что касается принятия сана, здесь для меня не было никакого конфликта, не было никаких причин не только этому сопротивляться, но даже ставить это под вопрос. Понимаете, у меня очень небольшой опыт жизни монаха, не рукоположенного в священный сан. Первый год в монастыре, когда я еще и подрясника-то не носил, каждое утро я был в храме – на полунощнице, монашеском правиле, на Литургии. И вечер – в храме. Стою, молюсь, слушаю службы. И так – каждый день. И, можно сказать, что богослужение для меня – любимое послушание. Это то, что священнику необходимо как воздух. Да и монаху, наверное, тоже. Сегодня, будучи настоятелем, я уже существенно меньше времени провожу за богослужением. Иногда кто-то из священников мне говорит: «О, отец, ты дважды в неделю служишь?! Да, как хорошо! У меня вот только один раз получается.»

– Власть, положение начальника – опасны для монаха?

– Властолюбие – это самое страшное, что есть, хуже сребролюбия, это настоящая ловушка. Опасно опьянение властью, причем властью такой, какой нет ни в армии, ни на производстве, ни в предпринимательстве, ни даже в семье. Это страшная власть, она действительно отравляет. Мы видим людей, которые были хорошими священниками, но потом за счет властолюбия превратились в монстров. Есть люди, которые должны быть извержены из сана, по идее, за те беды, которые они натворили.

Об этом говорил покойный патриарх Алексий II: властолюбие и фарисейство одних соединяется с человекоугодием и раболепием других. Получается, это у них общий грех.

– Что нужно мирскому человеку, чтобы не впасть в такое раболепие?

– Если человек будет любить Христа, если он будет христианином, если он будет рабом Божиим, значит, ничьим больше рабом не будет. Не надо позволять делать из себя «половую тряпку». И если кто-то пытается это делать, надо помнить, что мы – свободные люди.

Венчание и постриг: разница

– С принятием сана отношение окружающих к вам как-то поменялось?

– С тех пор как 11 лет назад меня постригли в монашество, я на людях не показываюсь без подрясника. И люди на меня смотрят по-другому, я это ощущаю. Это в известном смысле защита, как ни странно. Могу вам привести пример, чисто психологический. У нас в Иваново есть река Уводь, и по вечерам там собираются «веселые компании». Иду я мимо как-то вечером. Смотрю: группа молодежи, шумят, буянят, ссорятся. И я прямо через них пошел, насквозь можно сказать. Я это сделал, не задумываясь, совершенно инстинктивно… Потом прошел еще метров двести и думаю: «Вот интересно: я сейчас человек немолодой, физической силы у меня уже не слишком много. Когда я был молодой и сильный, гораздо более бодрый, я бы перепугался, увидев такую группу, подумал бы, как их лучше обойти. А сейчас – прямо на них пошел!». О чем это говорит? О какой-то психологической стабилизации.

– Считается, что монашество – удел очень немногих людей, какая-то закрытая каста…

– Я думаю, что это ошибочный стереотип. Кроме того, он просто устарел. Он базируется на реалиях XIX века, когда духовенство было сословием, и монашество было социальной группой, границы которой определялись полицейскими правилами. Сегодняшний монах может взять свой паспорт, сказать: «Вы мне надоели, извините» – и уйти. Пусть его совесть будет нечиста и он будет в конфликте с Церковью – печально, – но такие случаи бывают. И послушник в любой момент может уйти. В отличие от брака, кстати сказать. Когда человек собирается вступить в брак, он еще ничего про брак не знает, он не должен иметь интимных отношений со своей будущей женой или мужем. А как нас повенчали – все, я уже муж, она уже жена, и брачная жизнь начинается. В монашестве совершенно противоположная картина: я, например, еще не монах, еще десять лет не буду им, а уже живу полностью монашеской жизнью. Образ жизни послушника, простого или рясофорного, практически ничем не отличается от образа жизни монаха.

– Тогда что послушнику дает постриг?

– Постриг – это обет. Я становлюсь монахом – я приношу обет Господу: вот я узнал, что это такое, теперь я таким буду. А что касается меня, у меня не было терзаний или сомнений, потому что я более-менее знал, что такое монашество – из книг или из жизни. Ну и, прямо скажем, условия жизни во Введенском монастыре были достаточно благоприятны. Внешне, по крайне мере. Например, за все годы моей монашеской жизни буквально всего несколько недель или, может быть, месяц-полтора в общей сложности мне приходилось делить с кем-то келью. И я думал: «Какой же я счастливый, как ужасно было бы, если пришлось бы с кем-то жить в келье». В то же время я иногда обращал внимание: «Кто-то из братии заботится, какие брюки носить, какие ботинки, что на обед дают – ну что за суета! Совершенно не монашеское, даже не христианское дело об этом беспокоиться. Что дают – то и ешь, что дают – то и носи». А потом поймал себя на мысли: «Интересно, я вот так свысока смотрю на еду и на одежду, а самого меня очень сильно задевает перспектива жить рядом с каким бы то ни было человеком. Другой на моем месте сказал бы: „Ну что за привереда, совершенно избалованный человек! Обязательно ему надо, чтобы он жил один!“. Выходит, это тоже форма личной слабости. И мне с моей личной слабостью Господь так вот „потрафил“.

– А насколько важно для монаха его окружение, среда?

– Можно сказать, что это главное. Как в браке главное, на ком ты женился, за кого ты вышла замуж, так в монашестве главное – среди кого ты находишься, твоя община. Настоятель в монастыре – непоследний человек в этом деле. Может, и первый. Но я уверен, что для женского монашества игуменья более важна, чем в мужском монашестве – игумен, настоятель. Потому что отношения между монахиней и игуменьей – это отношения дочери и матери. Они, конечно, более интимные и тесные, чем отношения между сыном и отцом, ну и вообще в силу мужской природы. А более всего в силу того, что я говорил о священстве: монах, принимая священный сан, делается по преимуществу священником, пастырем, его монашество на второй план отходит.

– Разве в монашестве следование за Христом не главное?

– Следование за Христом важно для любого христианина. В этом нет ничего специфически монашеского. И это – очень важно…

– Отец Макарий, можно ли сказать, что следование за Господом складывается из наших постоянных, активных усилий, поиска Его воли? Человек же не может просто плыть по течению и считать, что это воля Божья и следование за Господом?

– Не может. Вот вы говорите: «плыть по течению». Это звучит несколько одиозно. На самом же деле, если я правильно «плыву по течению», выбираю правильную траекторию, получается нормальная жизнь.

Когда я вспоминаю весь мой путь, от первых шагов на Американском континенте в 1985 году и до сегодняшнего дня, я вижу некую логику. И решения, которые я принимал, были подсказаны мне внешними обстоятельствами. Это как в спортивном ориентировании: человек находит какие-то указатели и движется по ним. Он идет сам, но указатели-то он получает. На моем пути не было ни одного указателя, который оказался бы ложным или двусмысленным. Хотя, разумеется, я совершал ошибки, даже мой погибший брак – это памятник моей слабости. Но Господь милостив, Он дает возможность даже человеку, потерпевшему поражение, все равно двигаться дальше…

На днях какой-то прихожанин, лет пяти-шести, спросил меня после службы:

– Батюшка, в Церкви бывают приключения и подвиги?

И настолько серьезно был задан этот вопрос, что я, не задумываясь, ответил ему в тон:

– Ты глаголеши, юноша! Без подвигов и самой Церкви бы не было, да и без приключений тоже не проживешь.

Я вырос безрелигиозной среде, безразличной к небесной вертикали. Полагали, очевидно, что вера – «личное дело каждого», нечто вроде цвета носков или фасона галстука… Но к тридцати годам сознательной жизни – как будто бы спокойной и благополучной (помнится, я изумлялся полной безмятежности своего бытия по сравнению с двумя предшествующими поколениями) – мне стало ясно, что это вовсе не так. А вот как оно должно быть – об этом я понятия не имел и иметь не мог. Но неумолимо поворачивались стрелки часов истории, открывая мне время моих приключений и значение чужих подвигов.

В 1986 году (27 сентября) пришлось на субботу. В ту субботу я отправился в городок Сэйлем, на север от Бостона, намереваясь просить тамошнего священника, чтобы он меня крестил. Почему именно туда, именно к нему – сейчас уж и не помню: многое в те дни происходило как будто случайно. Священник принял меня очень приветливо, дал мне ворох брошюр о Православии, и велел позвонить «когда я буду окончательно готов». Я поздравил его с праздником; он сказал, что у них Воздвижение отмечалось две недели назад. Я простился и поехал назад.

По дороге я остановился на берегу и взялся читать полученную литературу. Осенние волны без устали бились о скалы у ног, ранние сумерки стали сгущаться над океаном, а я все сидел и перебирал листки. Что-то меня в них беспокоило. Что именно, и почему?

«Правоту христианства» я признавал, но чисто теоретически – так же, как, скажем, расстояние от Земли до Юпитера или структурные формулы органической химии. Меня изолировал от Христа характерный для наших дней вопрос: «А мне-то какое дело? » К тому времени, когда я объявился в Сэйлеме, вопрос этот должен был бы уйти прочь – но вот, оказывается, не ушел, а по-прежнему мучил меня, как глубокий абсцесс. В результате, подсознательно, а может статься и сознательно, я искал повода дать задний ход на пути в Церковь.

Я вспомнил про разницу календаря, про . Как так, у меня здесь будет праздник в один день, а в России – в другой? И если раньше, когда я покидал Россию, – как я думал, безвозвратно – я б и не задумался об этом, то год жизни в Америке и знакомство с русской эмиграцией – в Бостоне еще живы были те, кто уходил из Крыма с Врангелем – заронили мне в душу первые семена любви к моей покинутой родине. Пока это не выяснится, думал я, можно ли считать себя «окончательно готовым»?… Я помнил, что где-то в Розлиндэйле есть русская церковь: дай-ка, думаю, поеду туда, может быть там мне дадут консультацию по календарному вопросу?

Было уже совсем поздно, когда я добрался до Богоявленской церкви. Всенощная кончилась; когда я вошел, прихожане пели «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко…» Я спросил священника; мне велели подождать (вероятно, еще продолжалась исповедь). Я стал справа у стены, и от нечего делать принялся разглядывать большую икону, метра полтора в высоту, с виду совершенно новую, освещенную пламенем догоравших свечей на двух подсвечниках.

Православный взгляд тотчас опознал бы на иконе русских мучеников и исповедников большевицкой эпохи – но у меня не было православного взгляда. И первое, что бросилось мне в глаза, была белоснежная церковь над головами стоящих людей; а сбоку, на особой картинке было показано, как эту церковь уничтожают. И сразу же на память пришли бабушкины рассказы о взорванном некогда храме Христа-Спасителя: в детстве я воспринимал их наряду с Иван-Царевичем или Золотым Петушком…. А дальше, на других боковых картинках, обнаружилась галерея знакомых сюжетов, словно сошедших со страниц «Архипелага ГУЛаг» – всех тех, что занимали мое сознание последние годы и привели меня к бегству из СССР.

Впереди, перед незнакомой мне тогда толпой – епископов, священников, монахов, мирян, женщин, детей – стоял Царь. Узнал я его, конечно, сразу, но сначала не обратил внимания, не смотрел на него. А он смотрел на меня. Смотрел спокойным, грустным взглядом, ничего не втолковывая, не навязывая. Я досконально знал, что произошло с ним, с его женой, сыном и дочерьми летней ночью восемнадцатого года, но никогда в жизни об этом не задумывался, не беспокоился. А тут вдруг, под его взглядом, впервые ощутил, что мне до него есть дело .

Так я и разглядывал икону, сперва рассеянно, потом все более сосредоточенно, минут пять, а может быть и десять, и ощущение мое крепло. В ушах стояла неповторимая мелодия «Кресту Твоему…», и – композиционный центр всей иконы, прежде не замеченный мной – все сильнее привлекал к себе внимание. Когда же из алтаря вышел священник, к моему собственному удивлению оказалось, что все мои хитрые «календарные вопросы» куда-то улетучились: я представился и спросил, когда меня могут крестить.

На мое оглашение – т.е. подготовку ко крещению – ушло почти четыре месяца. Крестили меня зимой, в канун Богоявления. Громоздкую купель, похожую на комод с ручками – сколько раз с тех пор я ее помогал носить из сарая в храм и обратно – установили в нескольких метрах от иконы, и опускаясь в воду я мог видеть крест, взорванный храм, глаза Царя и наклоненную голову Цесаревича.

В Россию я возвратился в сентябре 2000 года. Позади были годы работы, от ведущего инженера-программиста в математическом отделе до грузчика на перевалочной базе, преподавание доброго десятка различных дисциплин и заочная учеба в русской православной Семинарии. Было знакомство с Православием, русским и в то же время всемирным, в лице его смиренных, но ярких светил: лично – как с крестившим меня протоиереем Романом Лукьяновым (+2007), с нашим бостонским викарием епископом Митрофаном (Зноско, +2002), с иконописцем и художником архимандритом Киприаном (Пыжовым, +2001), с хранителем Монреальской мироточивой иконы мучеником Хозе Муньосом (+1997), – и косвенно, как со святителем Иоанном (Максимовичем, +1966, причислен к лику святых в 1994 г.), митрополитом Филаретом (Вознесенским, +1985), иеромонахом Серафимом (Роузом, +1982) – через ближайших друзей и последователей, через плоды их трудов и молитв.

…В разное время, в разных районах США, мне пришлось познакомиться с тремя священниками. Разного возраста, разного происхождения, разного темперамента, разных «юрисдикций», между собой они имели мало общего. Однако к своему удивлению я заметил, что когда речь заходила о чем-то очень важном, когда они говорили – пусть даже на разных языках – о Боге, о Церкви, о человеческой душе, между всеми тремя словно возникало некое родство: они становились похожи друг на друга, словно родные братья. Что за странность? Загадка разрешилась очень просто и вполне закономерно: все трое, на том или ином этапе своей жизни, были знакомы с владыкой Андреем (Рымаренко, +1978), архиепископом Роклэндским, который некогда, будучи еще молодым священником, проводил в последний земной путь преп. Нектария Оптинского, и чей дух он пронес по залитым кровью и слезами дорогам Второй Мировой войны и послевоенного беженства.

Позади был и горестный распад семьи – изгнание с полицией из собственного дома, расставание с женой и детьми, – и распад коммунизма в России, и распад самой России, и даже в известной мере распад Америки. Если в первый же вечер по прибытии в Бостон наш тамошний приятель вразумил нас со знанием дела: «Учтите, в целом это честная страна», – то пятнадцать лет спустя, в эпоху Клинтона, такое мог сказать лишь комик да умалишенный… На Пасху 99-го года началась агрессия против Сербии, которая расставила все точки над «i». В те дни мне как раз пришлось ехать в командировку, и я помню то чувство едкого стыда, с которым я предъявлял в аэропортах американский паспорт.

Я написал в консульство, восстановил русское гражданство (точнее, получил его впервые: я был когда-то гражданином СССР), отдал домашнее барахло в «Армию Спасения», купил билет и два чемодана, сел в самолет – и вот я уже стою в тени храма Христа-Спасителя, высоко задрав голову, смотрю на золотые купола в осенней синеве, слушаю пение колоколов и, вспоминая бабушку, повторяю вполголоса слова Псалмопевца: «Благ еси Ты, Господи, и благостию Твоею научи мя оправданием Твоим».

Я не планировал оставаться в столице: слишком тяжек был груз прожитых здесь некогда лет. Сегодня я гораздо спокойнее смотрю на Москву, а тогда, помню, с каким облегчением уехал я после двух недель в провинциальное Иваново. Там я поселился в Свято-Введенском монастыре, сначала в качестве гостя, потом послушника, через год – монаха и диакона, и еще через полтора года – священника.

Мой отец, С.П. Маркиш, некогда выдающийся русский переводчик и литератор, трагическая жертва советской эпохи, жил за границей и не был в России тридцать лет. Последние годы мы были с ним в очень теплых отношениях. Я спрашивал его многократно, почему он не хочет навестить родину, но никогда не получал ответа по существу. Один раз только он бросил мне резко: «Как ты не понимаешь, я же обещал!» – «Кому??» – изумился я. – «Самому себе!» – и на этом вопрос был закрыт.

Однако он живо интересовался, даже волновался, стану ли я священником. Вероятно, это сломало бы какие-то жуткие преграды в его душе, он приехал бы на мое рукоположение, и всё переменилось бы в его жизни… Но он умер в Женеве при странных обстоятельствах в начале декабря 2003 года, видимо, в тот самый день, когда наш архиерей принял решение возвести меня в сан священника.

Как ни странно, первое время в монастыре было для меня поистине самым монашеским. Позже, став священником, я начал быстро врастать в окружающую жизнь – монастыря, епархии, города, всей нашей обновленной страны. Сегодня, бывает, за день я встречаю больше людей, участвую в большем количестве дел, чем прежде за полгода… А тогда ни я никого не знал, ни меня никто не знал, существовали для меня только келья, храм и работа – компьютер. С ним я начал дружить еще в юности, когда поступил учиться в МИИТ, и с благодарностью сохраняю эту дружбу до нынешнего дня. Именно компьютер, в конце 80-ых годов, через нарождавшийся тогда Интернет, ввел меня в русло православной культуры.

…Что же такое православная культура? Сегодня, наверное, многим ясней, что не относится к православной культуре, вопреки всем потугам газетчиков и телеведущих: меланж из «народных обычаев», суеверий, предрассудков и побасенок, столь же бескультурных, сколь и неправославных, бессвязных обрывков церковного календаря и бесчисленных указаний, как, чем, и в какой последовательности набить себе пузо…

Православная культура – это культура Креста. Крест – это жертва любви, это подвиг. Православная культура – культура подвига. Без подвига нет христианства, нет и православной культуры.

Фото Анны Ольшанской

Новые Российские мученики, принявшие в ХХ веке подвиг веры, за границей были причислены к лику святых в 1981 году, незадолго до моего приезда в Бостон (а в России – в 2000 г., за месяц до моего возвращения). Неслучайно моя «христианская молодость» прошла под знаком этого подвига: Православие – дело вовсе не «личное», а самое общественное, вера не «во что-то», а «в Кого-то», в Того, кто из любви к нам отдал Себя на смерть, и христианская вера – это подвиг ответной любви. Православная культура – это арена деятельной любви к людям.

Отчасти поэтому, а отчасти под воздействием технических средств Интернета, моя работа на информационной ниве с самого начала носила дискуссионный, «интерактивный» характер. Всевозможные форумы, «круглые столы», Интернет-семинары и конференции, диспуты и обсуждения с полным основанием представляются мне магистральным направлением в публицистике и журналистике. Памятен обмен мнениями между участниками одной дискуссии, которые отвечали на вопрос о том, что каждый их них хочет от своих собеседников. Один написал:

– Мы просим православных не беспокоить нас острыми вопросами церковного, нравственного и общественного характера, которые нас разделяют. Зачем это нужно? Это так неприятно…

Православный же, независимо и одновременно с ним, откликнулся приблизительно так:

– Мы просим наших оппонентов как можно чаще обращаться к нам с острыми вопросами, которые нас разделяют. Душа человека ищет Христа, требует истины, и мы обязаны помогать друг другу в поиске.

Что причиняет сегодня человеку, на Руси и повсюду, наихудшие страдания? Не голод и не телесные болезни. Хуже всего мы страдаем от неведения Христа, от невежества , глубокого и закоренелого, от неспособности отбросить заблуждения и ложь, найти или получить ответ на сотни жизненно важных вопросов. Отсюда равнодушие, уныние, тупое бесчувствие, тупая злоба и тупое упрямство; отсюда распад семьи, общества, нации, утрата сопротивления к чуждым, враждебным воздействиям; отсюда алкоголизм, разврат, магия, преступность, азартные игры, наркотики, гибель… Человек ждет помощи от Бога, Бог посылает помощь через людей.

Аналитическое обозрение «Радонеж» почти с первых выпусков стало публиковать мои работы и продолжает регулярно печатать их до сего дня; расходятся они и по многим другим изданиям – как журналы «Фома» и «Русский Дом» в Москве, «Одигитрия» на Украине, «Orthodox Life» в США, – и по Интернету. А после возвращения на родину меня пригласили на радио «Радонеж», программы которого через эфир и тот же Интернет достигают самых отдаленных уголков планеты. И здесь мой любимый жанр – открытый разговор. Уже несколько лет я веду страницу Ивановского Свято-Введенского монастыря в Интернете: главный, постоянно обновляемый раздел – «Вопросы и ответы». Подготовил к печати несколько книг: основное содержание – беседы со священником. Последнее время пришлось подключиться и к местному радиовещанию: название программы – «Неспешные разговоры»…

Если мы верно определили православную культуру, то публицистика должна нас вести вглубь гражданского общества, от обсуждения вопросов и задач к их решению. И действительно, я оказался в правлении двух общественных групп: Комитета Защиты семьи, детства и нравственности «Колыбель» и Христианской Ассоциации молодежи и семьи. Их цели вполне определяются названиями; подробности каждый может найти в Интернете, а я только добавлю, что за последние годы частота абортов в Ивановской области снизилась почти вдвое.

Особенно существенным, и важным лично для меня, было участие в работе Всемирного Русского Народного Собора. Собор – постоянно действующую общественную организацию – можно назвать голосом совести русского народа; но совесть наша требует внешнего стимула и направления. Таким стимулом стала принятая весной 2006 года Декларация о правах и достоинстве человека, в которой тема «прав человека» впервые поставлена с головы на ноги: ценность личности абсолютна и неизменна, права относительны и переменчивы. Разработка этого документа в Рабочей группе под руководством Митрополита Кирилла (Гундяева) послужила мне бесценным опытом.

…Но может ли священник отделить православную культуру от своего основного и повседневного дела – от самой Церкви, от святых Таинств Евхаристии и покаяния, от проповеди с амвона, от бесед с верующими? – Ведь именно на исповеди привычный диалог становится напряженной общей молитвой, и к нам двоим невидимо, но явственно присоединяется Христос, дающий исцеление страдающей душе.

Как-то у нас в монастыре была служба в честь архиепископа Августина (Беляева) погибшего за Христа в 1937 году: одно время он занимал архиерейскую кафедру в Иванове. Иконы его у нас еще не было, и на аналой положили общую икону Российских Новомучеников ХХ века. Когда я подошел к аналою для поклона, оказалось, что это репродукция с нашей бостонской иконы: я заметил знакомый крест, спокойный взгляд печальных глаз, высокий белый храм и наклоненную детскую голову.

Наша Земля – шар; православная культура, как земная поверхность, не знает границ.

Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз 1. Мы делаем вид, что прекрасно помним: IX VIII-VI Греческая VI архаика Квадратное капиальное 0 Рустика III Греческий IV Латинский унциал унциал 476 Варварские почерка VIII IX Каролингский минускул Глаголица XI-XII XII Ранняя готика … Кириллический нач. XIII Текстура устав XIII Ротунда Бастарда кон. XIV Фрактура Полуустав XV Гуманистическое письмо 2. Гуманистическое письмо Гуманисты в своем отказе от средневе- Термин «гуманисти- ковой готики решили, основываясь на ческое письмо» ввели кодексах IX-XI в., содержащих произ- палеографы в XIX ве- ведения античных авторов, возродить ке, сами создатели на- античное письмо, однако в действи- зывали его античным тельности дали «второе дыхание» ка- книжным письмом. ролингскому минускулу. Однако все же осталось небольшое готическое наследс тво:  тесное расположение символов,  точка или штрих над i,  удлинения вертикали t (ср. каролингское τ),  готические лигатуры st, et, круглое s на конце слова,  и др. 1 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Одним из первых гуманистов, который открыто высказывался против готики, был Франческо Петрарка (1304-1374). Готиче- ская ротунда не вызы- вала у него ощущения Чем еще известен «варварства» или «без- Петрарка? На ка- образия» (а это харак- ких языках писал терно для последующих Петрарка? каллиграфов), он про- тестовал против сложности этого шри ф- та, его нерациональности, трудности его начертания и чтения. Развития гуманистического письма длилось почти столетие: увеличивалось расстояние между строками, буквы «от- клеивались» друг от друга. Почти одновременно с появление гуманистического минускула, появилась гуманистическая ско- ропись (italic), которым гуманисты писали друг другу письма, глоссы на книгах, стихотворения и пр. Он характеризуется слитным написанием слов, наклоном вправо, длинные вынос- ные элементы. Вскоре гуманистическое письмо начало распространятся. Никкол Никколли (1364-1437) собрал большую библиотеку древних рукописей и открыл школу каллиграфии. Появились знаменитые каллиграфы. Богатые люди покупали себе укра- шенные кодексы. Гуманистическое письмо проникает в канце- лярии (в том числе, в папскую). Появляются научные трактаты о шрифте (Альбрехт Дюрер). 2 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Гуманистический минускул XV в. 3 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Франческо Моро 4 1560-1570 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз 3. Книгопечатание Иоганн Генсфляйш цур Ладен цум Гутенберг (1397/1400- 1468) был ювелиром и изобрел печат- ный станок предположительно между 1440-1445. Он отлил из металла выпук- лые зеркальное отражения букв, кото- рые можно было передвигать. Набрав из таких букв страницу прессом делал- ся оттиск на бумаге. Реализация идеи Гутенберга оставалась лишь вопросом денег. латинскую грамматику Элия Доната, несколько папских индульген- ций и, две Библии: 36-строчную и 42-строчную. В 1491 году мастер-золотошвей Швайпольт Фиоль (…-1525/6) в Кракове выпустил книги, напечатанные кириллицей, «Осмо- гласник»/«Октоих» (1491), «Часосолов» (1491), «Триодь пост- ную» (1492-93) и «Триодь цветную». Книги напечатаны круп- ным уставом, на многих страницах строки не имеют разделе- ния на слова. В 1493-1495 годах иеромонах Макарий из Валахии в Румынии выпустил три книги, напечатанные кириллицей, – «Октоих» (1495), «Псалтырь» (1495) и «Молитвенник» (1496). Издания напечатаны Уставом XIII-XIV вв., с заставками и инициалами. Так как эти книги напечатали сербским вариантом старосла- вянского языка, эти книги называют сербу ля. Франциск Лукич Скорина (1485-1551), родом из белорусского города Полоцка, поселился в Праге и основал там типогра- фию. В 1517-1519 годах Скорина печатал Библию в собственном переводе на церковнославянский язык. Это значительное из- дание с особым шрифтом, окончания глав набраны в форме треугольника, текст украшен гравированными инициалами. В 1525 году он выпустил «Апостол» и «Малую подорожную кни- гу». 5 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз 6 42-строничная Библия Гутенберга, первая страница Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз 13 лист «Октоиха» Фиоля 7 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Страница Служебника Макария из Валахии, (1508) 8 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Первая типография в Москве возникла в 1553 году. Так как на- печатанные в этой типографии книги не имели выходных дан- ных, ее принято называть анонимной типографией. Сохра- нилось семь изданий анонимной типогрфии: «Евангелие» (1555), «Псалтырь» (1555), «Триодь постная» (1556), «Евангелие» (1564), «Псалтырь» (1564), «Триодь цветная» (1564). В наборе использовался полуустав. Иван Фёдоров (1510-1583) был дьяконом в одной из кремлев- ских церквей. Известно, что он работал в анонимной типогра- фии. В 1564 году он вместе с Петром Мстиславцовым напечатал «Апостол» (полуустав). Потом «Евангелие учительное» (1569), «Псалтырь» (1570), «Львовский апостол» (1574), «Букварь сла- вянского языка» (1574), «Острожская библия» (1581) На странице приведены кириллические стилизации историче- ских типов латинского письма, которые я взял из книги А. И. Кудрявцева «Шрифт. История. Теория. Практика» Подпишите, пожалуйста, какой тип имеется в виду в каждом конкретном случае. 9 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Библия Руска Ф. Л. Скорины (1519) 10 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз Московское "анонимное" Евангелие, на- чало Еванге- лия от Марка лист 89. 11 Современные письменности народов мира, занятие 11 (25.02.13) Гарик Мороз «Букварь» (1574) И. Федорова 12